Южный Урал, № 1 - Головин Анатолий Дмитриевич (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
Однако, никто не знал его фамилии.
Все знали Молчаливого.
— Предки потеряли прозвище, — улыбался на вопрос Молчаливый. — Шли они сюда быстро: убегали, значит. Ну и потеряли прозвище.
…Далёкий предок Егора Молчаливого пришёл на Таймыр, вероятно, лет 300 назад. Как он пришёл: по доброй ли молодецкой воле, то ли под конвоем солдат — неведомо. Был ли это удалой искатель счастья в «незнаемой земле», или оборванный, клеймённый арестант без левого уха и двух пальцев на левой руке — молчит, не рассказывает Егор.
Как известно, XVII век на старой Руси был «бунтарским». Разин Степан оставил глубокий мстительный след: крестьяне пронеслись по помещичьим усадьбам и царским посадам яростными народными восстаниями. Народ бунтовал против затяжливых войн, непосильных налогов, рекрутчины и крепостного права; ремесленный, торговый люд в белокаменной Москве бунтовал из-за медных денег. Раскольники цепко держались за «древлее благочестие» и обычаи. Гуляла по Руси волна непокорности и злобы.
Бунты подавлялись с отменной жестокостью. Плаха на Лобном месте не высыхала от крови. Казнями, пытками и кровью отмечен в истории XVII век. А тех, кого не успевали казнить, били батогами для позора и ссылали партиями на заселение «диких мест».
И вот «бунтовавшая чернь», земельная беднота, раскольники-аввакумцы, «гулящий и клеймённый люд» потянулись в новые земли — в леса могутные, страшные, непролазные, в страну холодную, снежную, ветренную. Это были самые обычные русские крестьяне, иные непокорные, а другие как-то провинившиеся перед царскими законами.
Злобу, ненависть и вольнодумство выгоняли цари в Сибирь. Так и повелись здесь странные люди, не поймёшь кто: ни русские, ни якуты, ни самоеды. Так и жили, поклоняясь деревянным богам, не знаясь с факторщиками, ни с попами-миссионерами. Осталось их немного, но зато были они больно крепки, кряжисты и отважны.
Про Егора Молчаливого, его твёрдость и характер говорили везде с уважением. Как скажет бывало, то так и быть, а не то добра от него не жди. Однако, никто не скажет, что плохие, нечистые дела справлял Егор. Нет, этого не бывало у Молчаливого. А обманывать охотников — остяков да якутов не давал. Любили они его, как любят только в снегах Севера: всей своей жизнью.
Про новую власть услышал Егор, увидел, какую правду она принесла в снега, одобрил. «Правильную говорку кладёт, — сказал Молчаливый, — верную дорогу гоняет. Хорошо должен жить тундровый человек, свободно, как вольный олешек в тундре».
Но чем ближе присматривался к делам новых людей, тем больше мрачнел и убирался прочь от селений, в глубь тундр уходил, на острова переселялся, пропадал в неизвестных заливах. Странными казались ему эти новые люди. Были они все восторженные какие-то, шумные, непочтительные к снегам, но упорные. Не покорялись, не гнулись, а со смехом ходили в его немой стране. Они, то и дело, говорили о заводах, шахтах, кораблях, угле и обещали обшарить всё кругом, застроить, заселить…
Слушал их Молчаливый и смеялся одними глазами: хохотать громко не умел.
— Вздумали обшарить все снега! Строить! Народ нагнать! А кто жить будет в постройках? Всё едино передохнут, как рыба в заморе. Ха!
Но они стали строить! Молчаливый содрогнулся, когда услышал первый стук топора и визжание пил. Кто смел нарушить покой снегов! А страна, которую Егор любил за дикость, девственность и суровость, эта страна покорилась. Пришельцы развалили все земли — промороженные и мёртвые — у себя под ногами, как свежуют спутанного оленя.
Молчаливый ушёл разочарованный. Исчезла земля, которую он любил. Егор остался верен ей! Он ушёл искать неприступные места, где ещё сохранилось очарование первобытности. Он уходил на Чукотку, там вынимали из застуженной земли руду и уголь. На Колыме люди по тундре проложили шоссе и погнали автомобили. На Лене грохотали лесозаводы. На Таймыре искали нефть и разговаривали о никеле. У Белого моря строили заводы.
Один, с упряжкой знаменитых псов, бродил по родине Молчаливый и всюду видел конец царства снега. Егор гонял свору из конца в конец снежной страны, и везде рушились его надежды.
Сколько веков лежали снега — нетронутые, страшные для малодушных и слабых! Сколько тысяч лет пугала и отбрасывала холодная страна людей, оставаясь неприступной. А теперь вдруг обычные люди лезут на снега тысячами и по-хозяйски обращаются с ней, как хотят.
Молчаливый пробирался на острова, надеясь здесь на громадных камнищах, скованных лютыми ветрами и морозами, найти подобие утраченного. Но опять появлялись молодые парни и храбро лезли за камнища, строили дома, громоздили до самого неба высокие мачты радиостанций и копали, взрывая камни и лёд.
И странно — все эти люди знали его. «А, товарищ Егор!» — и протягивали руки. Он почти не говорил ни с кем, но как-то стороной они узнавали о нём. Он никогда не рассказывал о своих знакомствах, походах, путешествиях. Он не знал, что за свою жизнь совершил не мало героических подвигов. «Как? А помощь оказанная Вилькицкому и его суднам «Таймыр» и «Вайгач»? А путешествия и экспедиция с Никифором Алексеевичем Бегичевым? А открытие островов и рек? А разве неправду пишут о нём — Молчаливом — Роальд Амундсен и Отто Свердруп?.. О, да, он скромен!» — удивлялись они.
Честолюбие! Егор не знал этого чувства. Да, всё, что говорили, было, но кто откажется помочь человеку, когда на этом законе держится вся жизнь в снегах? Лет пятнадцать назад норвежское правительство прислало Егору золотые часы и деньги за двухлетние розыски потерявшихся спутников Амундсена — Кнутсена и Тессема. Долго он отказывался принять награду, уверяя, что ему никто не должен, кроме тунгуса Бенетоса, который одолжил у него на белковании две горсти нюхательного табаку.
Где бы он ни появлялся, к нему везде обращались за помощью. Надо провести научно-изыскательскую партию в бухту Широкую, срочно увезти на остров Одинокий врача, показать дорогу от Колымы до Якутска, забросить на неизвестную речку геолога. Но Молчаливый в ответ отрицательно качал головой. «Не знаю», — лаконично отвечал он, прощая себе ложь во имя любви к снегам. Все знали, что Молчаливый говорит неправду, все знали Егора — лучшего следопыта Севера, но настаивать не осмеливались.
И он уходил опять одиноким, романтик и мечтатель, последний из могикан-одиночек.
Презрение рождалось в нём, когда он видел на зимовках удобства и уют. Консервы, сладкие блюда, колбасы, сыр, кофе были незнакомы ему. Он считал, что жить в этой стране можно, только дерясь за каждый шаг пути, отвоёвывая право на пищу, на тепло и ночлег, побеждая холод и пургу. Поэтому ухищрения людей он презирал от всей души. И не было для Егора оскорбления, равного тому, чтобы пригласить его притронуться к другой пище, кроме сырого мяса, рыбы и жира. Даже птиц никогда не ел Молчаливый, уверяя, что они пахнут землёй.
Спал он в снегу, как куропатка, и считал, что нет сна более полезного, чем в снежной берлоге.
Через три года меня назначили в научно-исследовательскую экспедицию, направлявшуюся на полуостров Юрунг-Тумус для изыскания нефти на мысе Нордвик и угля на острове Бегичева.
Ранней весной мы добрались до Соляной сопки — самой высокой точки полуострова Юрунг-Тумус. На берегу моря Лаптевых экспедиция разбила свой шумный, суетливый лагерь.
Через несколько дней, когда улеглись хлопоты устройства лагерной жизни, начались будничные дни экспедиции.
Нефтяники полезли «щупать», обнюхивать соль и мох, жаждая уловить знакомый запах нефти, а геологи через льды и полыньи пробирались на остров боцмана, учёного, путешественника Никифора Алексеевича Бегичева. Я шёл на остров с геологами.
Как только вступили мы на камни, геологи извлекли из рюкзаков топорики, молоточки, кирки, и с этой минуты их ничто больше не интересовало: люди ушли в землю.
Вскинув винтовку за спину, я пошёл по западной стороне острова.
Был май. Лёд и снег ещё крепко держали землю, но в воздухе ощущалось весеннее беспокойство. Солнце круглые сутки светило исступлённо ярко.
